– Поди сюда, – сказал воевода. Негромко сказал, нокмети замолкли. Некрас не двинулся с места:

– Я не твой человек, чтобы бежать, когда ты зовёшь!

Варяг медленно поднялся, и мне за ворот поползли муравьи, иопять захотелось как следует спрятаться, а там уж сообразить, виновна ячем-нибудь или не виновна перед вождём…

– Ты не мой человек. Но ты стал обижать тех, кого язащищаю.

– А-а, – сразу понял Некрас и заулыбался. –Неужто обиделась?..

Вождь смерил его взглядом, невозмутимый, но скулы на худомлице означились резче.

– Я обиделся, Некрас, и с тебя хватит.

Вот когда снова блеснули в глазах у Некраса волчьи жёлтыеогоньки!

– Эта девка стоит, чтобы из-за неё спорить, –выговорил он сквозь зубы и пошёл прямо вперёд, чуть пригнувшись и не глядя посторонам, смелый всё-таки, один против всех. Кмети двинулись – варяг молчавскинул руку, они отступили. Арва стряхнула испуганных малышей, вцепившихся вдлинную шерсть. Поднялась на кривые старые ноги и зарычала. Славомир сомкнулруки у поясницы. Некрас по-лесному мягко шёл, почти крался вперёд.

Вряд ли думал вождь затевать поединок прямо теперь, ноНекрас об него расшибся, как прибой о скалу. Метнувшаяся рука обмякла наполдороге, столкнувшись с его рукой, нож отлетел, ярко блестя. Воевода лишьзащищался, но как защищался! Год назад я не успела бы даже понять, чтосовершилось. Некрас зарычал от боли и унижения и снова прыгнул вперёд, итогда-то Мстивой приласкал его уже как следует. Без особых затей, однимкоротким ударом. Блуд склонился над бездыханным Некрасом, выслушивая, бьётся лисердце.

Тут из дверей дружинного дома изникла заспанная Велета.Ночью ей было не по себе одной без меня, лишь под утро крепко забылась и теперьтёрла глаза, медленно просыпаясь:

– Ой, что там у вас?..

Тяжкое чрево топырило просторную вышитую рубаху.

– Ничего, – сказал воевода.

Я сидела под мачтой и молча смотрела в непогожее серое небо.Корабль шёл к югу на вёслах, неторопливо качаясь. Ребятам-гребцам было нескучно, они пели в сорок молодых голосов и разом откидывались на гладкихскамьях. Славное дело песня, особенно если укачивает. Я не подпевала парням,ведь я не гребла. Очень может быть, скоро мне сделается не до гордости. Но ещёнемножко я вытерплю.

Время от времени я закрывала глаза, чтобы не смотреть навлажную палубу, кренившееся холодное небо и беспорядочные, беспокойные, что-тозатевавшие волны… Я надеялась уснуть, но тут, пожалуй, уснёшь. Помимособственной воли я начинала прислушиваться к себе и к противному шевелению в животе,так что делалось ещё хуже. Не настолько, чтобы лежать уж вовсе пластом иумолять чуть не о смерти – а сказывали мне, бывало и так, особенно, если суткиза сутками, – но достаточно, чтобы жалеть себя не по-воински, самой эточувствовать и мало не плакать от злости и бессильной обиды… И думать: хорошеели ждало впереди, если опять всё так начиналось?

Перед отплытием, как повелось, воины рассказывали другдругу, кто что натворил в последние дни. И на случай битвы червили кровью щиты.

Кровь, исторгнутая насильно, уносит жизнь человека. Но когдаон даёт её сам, по собственной воле – она обретает дивную силу. Она лечит любыеболезни, даёт верный удар стрелам и копьям, делает неуязвимыми щиты.

Я сама смастерила свой щит. Своими руками замачивалатолстенную кожу, снятую с плеч зарезанного быка, сама погружала её врасплавленный воск, чтобы не боялась воды, сама прибивала к прочной деревяннойоснове. Такой щит не больно разрубишь, но настоящей прочности не достигнутьодним ремеслом.

Я рада была бы как следует укрепить свой щит, пока оноставался гладким и чистым, пока не пришлось доверять ему, неосвящённому,жизнь… но не осмеливалась. Моя женская кровь не годилась для доброго дела. Тутне кликнуть бы лишней беды всем побратимам и себе заодно!.. И тем не менее вутро отплытия я нашла свой щит липким и бурым от щедро политой крови. Ктосотворил?.. Я кинулась с благодарностями к Блуду, но Блуд отказался и ещёпожалел, что не сам позаботился.

– Ведь я тебе брат, – укорил себя. И добавил небез лукавства: – Стало быть, здесь есть кто-то, кому ты дороже сестры!

Тогда я подумала про Славомира. Собралась как следует сдухом и подошла. Молодой варяг с одного слова уразумел всё – и так огрызнулся,что я немедленно поняла: он. Больше некому. Я стала потихоньку разглядывать, ненайдётся ли у него где-нибудь на руке недавней отметины, но руки и так были всев шрамах, поди разгляди.

В этот раз Славомир шёл среди нас на корабле. Говорила я илинет? Несколькими днями раньше Плотица, распрыгавшись с молодыми, – всёобъяснял неукам, как уходить от ударов, стремительно выгибаясь взад ивперёд, – изломился в поясе, очередной раз наклонясь… да и застыл так,держась за крестец и люто ругаясь.

– А всё из-за ноги!.. – сказал он, наконецотдышавшись и утирая лицо. – Была бы вторая деревянная, плевал бы я намокрые сапоги!

Нелегко было пронять седоголового храбреца, он крепился довечера, даже сидел за столом и шутил сам над собой, но усы вздрагивали от боли.И если по совести, наш отчаянный кормщик теперь мог как следует только стоятьлибо лежать на животе, а пуще всего, как сам признавался, хотел примоститься начетвереньках, одна беда – засмеют!.. Вождь приказал отрокам истопить баню,наловить злых лесных пчёл и найти два-три муравейника, вкопать рядом с нимивысокие, узенькие горшочки. Плотица бестрепетно подставлял крестец под жгучиежала и клялся серебряными ключами Ярилы, что уж теперь-то не даст ни однойдевке проходу, если только она не будет горбата. Он очень не хотел уступатьскаредной хворобе и вместо меховой постели ночь за ночью ложился в колючуюржаную солому, но было понятно: на сей раз Плотице в море не плавать. Тут иуговорил Славомир брата, убедил взять с собою, напомнил прежние времена, когдаони ходили на одной лодье… Плотица, сказал, присмотрит на берегу лучше не надо.Воевода уступил не сразу. Но потом всё-таки кивнул головой, и Славомир нарадостях огрел меня по спине:

– Я позабочусь, чтобы шальные стрелы здесь ни в когобольше не попадали…

А когда собрались уже втаскивать еловые сходни, пришёл наберег Некрас. По-моему, он ещё боялся дышать в полную грудь, однако же былозаметно, что страшный кулак воеводы его нисколько не укротил. Он только сталочень пристально наблюдать за варягом, прямо глаз не сводил. Помню, я дажесперва испугалась: примеривается!.. выжидает, нож вострит!.. Мне, ничтожной,смешно было переживать о таком человеке, как воевода. Он бы меня по уши в землювогнал, если бы дознался. Я по привычке отправилась за советом к старому саксу.Хаген выслушал меня, гладя длинную бороду…

– Э, дитятко, – сказал он наконец. – Тыприглядись хорошенько. Ему нравится Бренн.